Екатерина Лунная - Наперсница[СИ]

Попрощавшись с балаганным людом, в фургончике которых коротали этот день, мы отправились на поиски постоялого двора. Однако там не оказалось ни одной свободной комнаты, а ночевать среди наемников и бродяг в общем зале двум девушкам, пусть и под охраной единственного мужчины, категорически не стоило. Мало ли злых и безнравственных людей на свете, ни к чему давать лишний повод.

Обстановка во втором — и последнем — постоялом дворе также не радовала. Доверия не вызывала не только разношерстная публика, но и в целом обшарпанное здание, заплеванные полы с почти истлевшим соломенным настилом, неопрятные служки обоих полов с лицами завзятых разбойниц и грабителей.

Нам удалось за деньги напроситься на постой в дом гончара, обильное семейство которого на время переехало к родственникам, в деревеньку близ Иржига. От греха подальше, как сумбурно пояснил сам мастер, показывая пару свободных комнат. Предполагалось, что семейная пара, то есть, Аарон с Иррой, займут ту, что побольше, там проживал раньше старший сын с женой и маленьким ребенком, а мне как незамужней девице предоставили жилище младшей любимой дочурки.

Поздним вечером, после ужина, проводив задумчивым взглядом «супругов», скрывшихся в своей комнате, я попросила у хозяина полотенце и, намочив его, уже у себя разделась, кое–как обтерлась от дорожной пыли. После этой незатейливой процедуры, да еще ощущения свежей, только вчера постиранной сменной одежды, в теле поселилось на редкость радужное настроение.

Сна не было ни в одном глазу, так что я устроилась у окна, чтобы немножко подумать, помечтать и, может быть, отвлечься от серой яви. За бревенчатой стеной едва слышались приглушенные голоса — наверное, опять Ирра с воином языками сцепились. Впрочем, шумели они недолго, уже через минут десять все стихло, и лишь редкий шум с улицы напоминал о жизни за этими четырьмя стенами.

Наверное, гончар очень любил свою дочку: ее комната дышала незамутненным детским счастьем и родительской любовью. Это виделось в мелочах вроде игрушек, красивых платьиц и сарафанов, разнообразных безделушек и дешевых, но интересных и симпатичных украшений, которые маленькие девочки–кокетки называют своим кладом и берегут пуще всего прочего добра. Скорее всего, мастер отправлял родных в спешке, поскольку большинство вещей остались разбросанными по полу и кровати, одно очень уж красивое платье и вовсе распласталось на подоконнике. Подобный беспорядок напоминал, как говорила наша повариха, «тарарам», который устраивали младшие воспитанницы леди Ивонн. Проходило время, прежде чем они привыкали поддерживать во всем порядок, а до того момента приходилось постоянно об этом напоминать. Конечно, некоторым девушкам эта наука не пригодится — в богатых домах за хозяев прибирают слуги, но неряшливость в целом никогда до добра не доводила.

Судя по размеру платьишка, девочке лет шесть–семь. Как раз столько исполнилось Иветте, вечно испуганной черноглазой малышке из пансиона. Я любила проводить время среди детей и в свободные часы часто заглядывала к младшим, но Иветта занимала большую часть внимания. Молчаливая, угрюмая, она никогда не проявляла себя в общих играх, и это меня тревожило. Зато когда вдруг довольная или радостная улыбка прекрасной бабочкой расправляла крылышки на ее лице, сердце преисполнялось гордостью и счастьем. На прощание я оставила тихоне свою любимую изящную серебряную шпильку, и та расплакалась, поняв, что мы расстаемся если не навсегда, то очень надолго.

С усилием прогнав сухую, хрустящую тоску, я светло улыбнулась воспоминаниям о подругах, учителях и пять минут посвятила наведению порядка. Наверное, мастеру в голову не приходило, что уборка требуется каждой комнате в доме. Или он просто настолько скучал, что не находил нужным бередить душу, заходя сюда. Хотя тут и делать–то практически нечего: аккуратными стопочками сложить одежду на сундук (открывать его, даже по такому невинному поводу посчитала невежливым), красиво расставить на маленькой тумбочке забавную мелочевку, а украшения собрать в резную деревянную шкатулку. Вот и все!

Тут с улицы послышался громкий веселый смех и улюлюканье. Заинтересовавшись, я неосмотрительно выглянула в окно. Поскольку дом стоял вплотную к дороге, предоставлялся шикарный обзор. Компания из пятерых человек, мужчин, судя по виду, изрядно пьяных, меня заметили и, пронзительно засвистев, чуть ли не на весь городок заорали непристойную песенку, вперевалку шагая мимо дома гончара. Наверное, к трактиру направлялись. Я поморщилась очередной скабрезности в куплете и, отвернувшись от окна, собралась уже ложиться спать, но чьи–то руки, захлопнув мне рот и сжав в крепких тисках, дернули назад. Кажется, даже на улицу.

От испуга я завизжала, вернее, замычала, дергаясь, извиваясь всем телом, чтобы высвободиться, и огромными, как плошки, глазами следила, как медленно, но уверенно уплывает все дальше дом, где остался мой охранник и подруга. Пребывая в состоянии почти животного ужаса, даже не слышала, что именно мне говорили. Да и своих похитителей не видела — крепко зажмурилась в ожидании самого плохого. Кажется, я ненадолго потеряла сознание, но даже в кратковременном бреду чувствовала собственную беспомощность, а в ушах звенели рассказы наставниц о девушках, подвергшихся насилию.

Я пришла в себя в каком–то помещении, среди шума, толкотни, возбужденных криков, запаха пота и перебродившего алкоголя.

— Ну и нахрена вы ее притащили?

— Да ты посмотри, какая малышка, Крут!

— А она сама…

— За победу!

— …и …, когда вокруг шлюх полно! Тащите туда, где взяли!

— И вот, значит, нам командуют наступление, а десятник, гнида такая…

— Хрен ее знает!

— Как не помните?! Совсем, что ли …?!

Отдельные фразы не желали складываться в разумную речь, поэтому я осторожно приоткрыла глаза. Как оказалось, меня усадили на низенькую лавку перед громадным столом, заставленным кружками, тарелками и кувшинами, рядом стучал кулаком по столу огромный мужчина, а вокруг — полным–полно пьяного народа. Наверное, это трактир: по огромному залу хаотично располагались столы, меж которыми мелькали вульгарно разукрашенные хихикающие девицы в одинаковых передниках отнюдь не первой свежести.

Наконец, негодующий мужчина плюнул и ушел, рядом плюхнулся на лавку, вытянув ноги, улыбающийся молодой парень, а с другой стороны, развязно расставив колени, уселся невысокий крепыш с пьяными раскосыми глазами. Поняв, что на меня вновь обратили внимание, я опустила взгляд.

— Эй, крошка, отомри, — пихнул меняя локтем первый. — Крут уже свалил.